Немцы воспринимали появившихся на фронте милиционеров за флотское подкрепление. Оставшиеся в Ленинграде боролись с ожесточением профессиональных уголовников.
Зимой 1941 года участковый Куйбышевского района Ленинграда Тимофей Гурченок, доведенный голодом до той степени отчаяния, когда передовая мнится спасением, завалил руководство просьбами отправить его на фронт. На последнем таком заявлении начальник отдела кадров поставил резолюцию с угрозой отдать милиционера под трибунал. Как "саботажника, уклоняющегося от ответственности по поддержанию правопорядка на вверенной ему территории".
Перед войной в штате ленинградской милиции состояло 13,5 тысяч человек. Но уже к началу июля 1941-го ушло добровольцами, либо было мобилизовано почти 15% личного состава. И эта цифра продолжала расти вплоть до 10-го июля, когда вышло согласованное с Наркоматом обороны указание НКВД СССР о бронировании сотрудников милиции и приравнивании службы в милиции к службе в Красной Армии. Тогдашний начальник ленинградской милиции Евгений Грушко разослал во все городские милицейские подразделения письма с грифом "секретно", потребовав от руководителей на местах "провести соответствующую разъяснительную работу и прекратить уход добровольцев на фронт". И всё же в итоге почти две трети сотрудников ленинградской милиции оказалась на передовой.
Спешно переброшенных к сентябрю 1941 года гитлеровцы поначалу восприняли их как "флотское подкрепление русских". А все потому, что полевого армейского обмундирования не хватало, и они воевали в своих синих гимнастерках и шинелях.
Руководящий состав ленинградской милиции. Снимок 1942 года. Крайний слева (сидя) Евгений Семенович Грушко (1894-1955).
Тем временем милицейский недокомплект в Ленинграде пытались восполнить за счет приема новичков. Ставили под ружье женщин. И все равно: оставшиеся в осажденном городе милиционеры отныне были вынуждены работать за себя и за того парня.
На первых порах справлялись. Отчасти помог недавний опыт советско-финской военной кампании, когда Ленинград в течение 125 суток являлся прифронтовым городом, и его милиция работала в условиях, схожих с режимом военного времени. Так или иначе, но в первые месяцы войны в городе обозначилась тенденция к снижению преступности. Достаточно сказать, что к 1 сентября 1941 года общее количество преступлений, в сравнении с предвоенным временем, сократилось на 60%. И это при том, что параллельно с основной службой милиция выполняла массу несвойственных функций. Включая, мягко говоря, не бесспорные. Например, согласно Инструкции Штаба МПВО, "при разрыве бомбы вблизи домохозяйства — стремиться установить ее тип".
Уже 27 июня 1941 года начальником гарнизона города был издан приказ «Об обеспечении общественного порядка и государственной безопасности в Ленинграде». Этим приказом запрещался въезд без специального разрешения лицам, не прописанным в городе, а также вводились ограничения для передвижения транспорта и пешеходов в ночное время. Контроль за соблюдением приказа возлагался, в том числе, на ленинградскую милицию. Снимок из постоянно действующей музейной экспозиции КЦ ГУ МВД России по СПб и ЛО.
Немало хлопот добавляла работа по пресечению и раскрытию преступлений, порожденных самой обстановкой военного времени. Распространение панических и ложных слухов, антисоветская агитация и нарушения параграфов Указа "О военном положении" (от нарушений паспортного режима до "халатной небрежности") – вот тройка наиболее часто встречавшихся составов преступлений в Ленинграде в первые месяцы войны. Переживший блокадную зиму писатель, автор знаменитой "Шкиды" Леонид Пантелеев фиксировал в своем дневнике: "Слухи, слухи. Самые нелепые, неожиданные, неизвестно из каких источников идущие. В Луге - 3 копейки килограмм хлеба. В Петергофском дворце немецкие офицеры устраивают балы и танцуют с "местными дамами"...".
В блокадную зиму 1941-1942 гг. ленинградским милиционерам приходилось приглядывать еще и за Медным Всадником. Укрытый досками, он так и притягивал к себе горожан, «на раз-два» разбиравших на дрова любого рода уцелевшие в городе деревянные конструкции.
По мере сжимания блокадного кольца и приближения зимы криминогенная обстановка начала стремительно меняться. В худшую сторону. Виной тому – добавившиеся к непрерывным бомбежкам и артобстрелам Голод и Холод, толкавшие на преступления как отчаявшихся, ранее не судимых одиночек, так и участников вооруженных преступных групп, пополняемых за счет дезертиров, профессиональных уголовников и бежавших из мест лишения свободы осужденных. Противостоять "профессионалам" было особенно трудно в условиях повсеместной нехватки горючего, лимита расходования электричества, отсутствия телефонной связи, невозможности проведения агентурной работы, дефицита кадров. А самое главное, в силу ужасающего физического истощения личного состава. Милиционер – он, в первую очередь, человек служивый. Но во вторую – человек живой. И хотя сотрудников приравняли к военнослужащим, по мере ухудшения продовольственной ситуации в городе пищевое довольствие они стали получать не как бойцы передовой, а по нормам, установленным для караульных частей и тыловых учреждений армии. Разница – огромная.
В октябре 1941 года на одного милиционера в день было положено в граммах: хлеба - 600, мяса - 75, рыбы - 50, крупы -70, макарон - 20, комбижира - 20, масла растительного - 20, овощей и картофеля - 400. При том, что рыбы не было вовсе, а в качестве альтернативы 400 граммам дефицитнейших овощей предлагались жалкие 40 граммов крупы. Но вскоре и эти нормы были сокращены: с 8-го ноября выдавалось по 400 граммов хлеба и 50 граммов мяса, с 20-го ноября хлебную "пайку" урезали до 300 граммов.
Кому война, а кому — мать родна: уже на третий день войны, 24 июня 1941 года, сотрудники ОБХСС арестовали повара одной из ленинградских столовых, на дому у которой изъяли почти полтонны продуктов и промтовары на сумму 300 тысяч рублей. Снимок из постоянно действующей музейной экспозиции КЦ ГУ МВД России по СПб и ЛО.
Один из участников совещания, состоявшегося в январе 1942 года в ленинградском Обкоме ВКП(б), эмоционально сетовал: "За последнее время в связи с плохим питанием мы в городе не имеем охраны. Я ходил по району в час ночи, абсолютно никого нет. Можно делать что угодно. Я разговаривал с начальником отделения милиции, и он говорит: уходит милиционер на пост и говорит: пошлите за мной, боюсь свалиться...". И хотя возмущенный столь нелестной ремаркой член военного совета Ленинградского фронта Алексей Кузнецов, вспылив, назвал эти слова "враньем", факты свидетельствовали обратное. Так, к примеру, на сотрудников милиции возлагалась обязанность подбирать на улицах города ослабевших от голода людей. Подбирали? Увы, в первую блокадную зиму крайне редко. А зачастую и вовсе падали рядом. В блокадном дневнике ленинградской поэтессы Веры Инбер встречается следующая запись, датированная январем 1942-го: "...милиционеров приносят в приемный покой прямо с поста. Они умирают, не успев даже согреться. Однажды связистка-студентка подняла на улице милиционера, упавшего от голода. Кроме того, у него были украдены хлебные карточки. Эта девочка, волоча милиционера на себе, втащила его в булочную и купила ему хлеба по завтрашнему талону своей карточки. А сама она как завтра?".
Массово "поднимать" с улиц и направлять в лечебные учреждения горожан начали лишь весной 1942 года, когда в Ленинграде заметно улучшилось продовольственное снабжение, а часть переживших лютую блокадную зиму сотрудников милиции эвакуировали на поправку в тыл. Прислав им на смену физически более крепких работников НКВД из других регионов страны. Вот только зиму еще требовалось пережить.
Сотрудник ленинградского угро Федор Черенков. Снимок из постоянно действующей музейной экспозиции КЦ ГУ МВД России по СПб и ЛО.
Из блокадных записей сотрудника ленинградского уголовного розыска Федора Черенкова: "...Были на лестнице дома №16 по улице Халтурина. До чего же она крутая. Еле дошли до верха. Сидели с Гришей Ищенко и с собакой Гранат. Она тоже не ела с утра. На восьмой площадке задержали гада. Изъяли три ракетницы, один пистолет, сорок три ракеты и пачку денег. Сопровождаем в 6-е отделение на Конюшенную площадь. Дважды попали под обстрел. Грише Ищенко осколком отсекло пол полы шинели".
Важный момент: "гада" сопровождают в отделение несмотря на то, что обнаруженных при нем улик, казалось бы, достаточно для расстрела на месте, без суда и следствия. Но, как это ни покажется странным, порядок применения оружия у сотрудников ленинградской милиции в годы блокады официально был таким же, как и в мирное время. То бишь: начинать "применять" следовало с дежурного "Стой! Буду стрелять!" Даже в тех суровых условиях государственная правоохранительная система продолжала работать в соответствии с отлаженным довоенным алгоритмом.
Из блокадных записей сотрудника ленинградского уголовного розыска Федора Черенкова: "15 июня (1942). Завтра, объявили, будет банный день... Мытье в бане не состоялось. Прибежал посыльный. Тревога. Бежим из бани. В доме №13 по улице Жуковского убийство. Розыск убийцы поручили мне и Бычкову. Я попросил Гришу Ищенко с Гранатом. Нашли гада только 20-го — убил за 500 граммов хлеба. Трибунал. Старшина Блинов выдал кальсоны и рубашку чистую, но с двумя заплатами".
Одним из крупных уголовных дел блокадного Ленинграда стало майское, 1942 года, дело о фальшивых продуктовых карточках, которые изготавливались в кустарных условиях, но на подлинной бумаге, подлинными красками и подлинными шрифтами. Уборщица цеха «Лениздата» собирала подготовленные на выброс изношенные шрифты и обрезки карточной бумаги, выносила их и продавала фальшивомонетчикам. На выходе получался практически подлинный «продукт»: распознать такого рода подделку мог лишь профессионал, знающий, в чем заключаются различия между ручным и типографским наборами. Снимок витрины из постоянно действующей музейной экспозиции КЦ ГУ МВД России по СПб и ЛО.
По одной из версий, термин "мародёр" появился в годы Тридцатилетней войны (1618-1648). Его связывают с солдатами-наемниками немецкого генерала Иоганна Мероде, которые пользовались военным положением для циничного разграбления населения захваченных городов. В XVIII веке слово прижилось и в России, где чаще звучало в более понятном русскому уху созвучии "миродер".
Мародёры обворовывали мертвых на улицах, в моргах, на кладбищах. Да что там? – Везде, где представлялась такая возможность. Чаще всего хватали верхнюю одежду и обувь, но бывали случаи, когда бесхозные трупы раздевали буквально до нижнего белья. Действовали методично, быстро, опасаясь быть застигнутыми на месте преступления. Если примерзшие валенки не снимались - запросто могли отпилить покойнику ноги. Обручальное кольцо уносили вместе с отрубленным пальцем. Еще более отвратительными становились эпизоды, связанные с раздеванием живых людей, упавших на улице вследствие временного упадка сил или голодного обморока. Понятно, что, лишив таких людей шапки, пальто и обуви, преступники обрекали их.
К мародёрству классическому в блокадном Ленинграде была приравнена и спекуляция. Здесь применительно к тем случаям, когда отдельные элементы, устраиваясь в торговые и распределительные организации, расхищали продукты, а затем обменивали их на рынках и стихийных толкучках на ценные вещи, одежду, предметы роскоши. Военный Совет в своем специальном постановлении расценил эти действия как "мародёрство", установив за них повышенную уголовную ответственность. Так что за стихийными рынками и толкучками присматривали переодетые в штатское милиционеры. Впрочем, практика показывала, что в основном аресту подвергались только те горожане, кто не менял, а продавал вещи и ценности.
Все машины, пересекавшие Ладожское озеро по «Дороге жизни», останавливали на заставах, где дежурили работники милиции и пограничники. Идущие в Ленинград машины тщательно досматривались, у пассажиров проверялись документы, а у шоферов — наличие накладных даже на самое незначительное количество груза. Снимок из постоянно действующей музейной экспозиции КЦ ГУ МВД России по СПб и ЛО.
Главным предметом преступных посягательств в блокадном Ленинграде были, разумеется, продукты питания. Прежде всего хлеб. Карманники щипали у горожан продуктовые карточки; грабители предпочитали действовать на рывок, выхватывая у ослабевших людей сумки с хлебом и теми же карточками; бандиты грабили склады, магазины и совершали дерзкие налёты на хлебные обозы, что в условиях первой блокадной зимы, зачастую представляли собой повозки, в которые впрягались не лошади, но средних лет женщины. Измученные голодом, в силу разных причин лишенные, либо лишившиеся, продовольственных карточек люди нередко выхватывали у отоварившихся в магазинах счастливчиков их пайку и тут же съедали ее, покорно принимая неминуемые жесточайшие побои. Чаще всего такого рода преступления совершали дети и подростки. К слову, с юридической точки зрения уголовное преследование за подобный проступок не предусматривалось в силу его внешней малозначительности – съеденный кусочек хлеба официально стоил всего несколько копеек. Но в условиях блокадного Ленинграда этот кусочек имел и другую стоимость – жизнь. Посему было принято решение в обязательном порядке привлекать задержанных за такие преступления к уголовной ответственности, вплоть до высшей меры. Как результат: случаев краж у прилавка стало значительно меньше.
Ну а сотрудники ОБХСС или, как бы сейчас сказали, экономической полиции - охотились на "крупную рыбу". К представителям таковой относились: преступники из числа лиц, которым по роду своей деятельности приходилось заниматься операциями с продовольствием – работники торговли, общественного питания, системы снабжения; крупные спекулянты и дельцы черного рынка; должностные работники, выписывавшие продуктовые карточки на вымышленных лиц, либо присваивавшие карточки умерших или выбывших людей; фальшивомонетчики, занимающиеся подделкой карточек.
Результаты поражают даже в наши дни. Судите: в общей сложности за время блокады сотрудниками этой службы были изъято у спекулянтов и расхитителей: продуктов - 701 тонна 387 кг, наличных денег - 23 331 736 рублей, золота в изделиях и слитках - 1249 кг.
В блокадные годы почти за каждым подразделением ленинградской милиции был неофициально закреплен подшефный детский дом или детский сад. Милиционеры со своих скудных пайков изыскивали возможность подкармливать подопечных малышей. На снимке — воспитанники детского дома №47, получившие новогодние подарки от своих шефов, сотрудников мопровской организации Управления милиции.
Вскоре после полного снятия блокады в Ленинграде вновь стремительно начала расти преступность. Город наводнили банды профессиональных уголовников и не уступающие им в жестокости шайки подростковой шпаны. "Днем и ночью в центре города и на его окраинах идет ожесточенная борьба между милицией и преступным миром, – писала в те дни газета ленинградской милиции "Пост революции". – Об этой "малой" войне редко говорят и еще меньше пишут. Но нам, непосредственным участникам этой войны, хорошо знакомы ее размах и ожесточение, ее герои и жертвы". Одним из участников этой малой войны был и помянутый нами в зачине участковый милиционер Тимофей Гурченок. Он выжил и прослужил вплоть до 1960 года.
Игорь Шушарин,
47news