Холерный бунт вспыхнул в Петербурге ровно 190 лет назад. 47news сравнил ту ситуацию и нашу. Только сегодня врачей в окно не выбрасывают.
В разговорном обиходе русского народа есть немало ругательств и проклятий, связанных с болезнями: "Зараза такая!", "Чума тебя раздери!", "Проказник ты эдакий!". К слову, последнее исходит из того, что изначально в определении "проказник" относилось к самому настоящему прокаженному. В этом же ряду любимое ругательство извозчиков: "Ах ты, холера!".
Со времени первой крупной пандемии 1817 года царская Россия пережила 37 холерных лет, а ее столица – 30. Одно из самых масштабных пришествий холеры на берега Невы случилось в 1831 году. Тогда ее повезли на родину русские войска, участвовавшие в подавлении польского восстания.
К Петербургу холера начала подкатываться в мае. После фиксации смертельных случаев в территориально близкой Ярославской губернии спешно принялись организовывать заставы в истоке и в устье Невы, дабы перекрыть Ладожское и встречное Балтийское направление. Для осмотра направлявшихся в столицу судов назначались наделенные особыми полномочиями морские офицеры и медики. Были открыты карантины на сухопутных подступах к городу: в Нарве, Гдове, Новой Ладоге. Официально первых двух инфицированных выявили 14 июня среди рабочих, прибывших на судах из Вытегры. Один из них в тот же день скончался. А еще через два дня больные холерой стали выявляться уже в разных частях города – сухопутный фильтр сработал много хуже.
Не прошло недели как оцепленная карантинами столица превратилась в обезлюдевший город: состоятельные горожане переселились на переведенные в режим осадного положения загородные имения и дачи, а лишенные такой возможности жители старались выбираться из своих квартир и домов лишь при крайней необходимости. На улицах убавилось карет и дилижансов, на смену им явились холерные возки – фурманки. Смельчакам-возницам, временно перешедшим в подчинение полиции, поручалось забирать и госпитализировать людей, которых приступ болезни настигал на улице. Персональным согласием госпитализируемых не заморачивались, хотя понятно, что фурманщики определяли потенциальных больных исключительно на глазок. Так что нередко под эпидемиологический замес попадали люди случайные. Например, подгулявшие прохожие.
В те дни министр внутренних дел Закревский настучал императору, что подчиненные столичного обер-полицмейстера, генерал-майора Кокошкина якобы отправляют в холерные бараки лишь тех, кто не может откупиться, и таким образом сами полицейские способствуют распространению эпидемии. Государь отказался в это поверить. Кстати, Кокошкин написал "Наставление к распознанию признаков холеры", где параграф №8 гласил: при холере "не следует предаваться гневу, страху, утомлению, унынию и беспокойству духа".
Рядом трудились специальные санитарные команды, собиравшие по тротуарам и мостовым бесхозные трупы. В Москве схожую функцию выполняли осужденные. Специально под захоронения холерных умерших в Петербурге открыли четыре кладбища. Самое крупное – Митрофаниевское: по разным оценкам летом-осенью 1831 года здесь было погребено не менее 4 000 человек.
В разгар эпидемии в отдельные дни в столице умирало от холеры от 400 до 600 горожан. Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, шеф жандармов Бенкендорф беспристрастно свидетельствовал: "…на каждом углу встречались траурные одежды и слышались рыдания. Духота в воздухе стояла нестерпимая. … Народ страдал от препон, которые полагались торговле и промышленности".
Вот только горожане более доверяли домашним методам лечения, а тут еще по столице поползли слухи, будто бы все карантины "поделаны с целью отравления людей" и что "окуривание, в них производимое, ядовито". В Петербурге заговорили о мифических отравителях, которые "сыплят отраву" в колодцы, в огороды. Причем в стан отравителей народная молва зачислила прежде всего врачей-иноземцев.
В итоге озлобленные на медиков, немцев и закручивающую гайки полицию граждане, сбиваясь в стайки, начали нападать на фурманки – выпуская их клиентов на волю и побивая скурвившихся возниц. Открылась настоящая охота на врачей. Поскольку в те времена рекомендовалось иметь при себе раствор хлорной извести или крепкого уксуса, которыми в профилактических целях следовало регулярно протирать руки и лицо, любого застуканного с этими предметами на кармане, ожидали неприятности. В лучшем случае таких гигиенистов заставляли прилюдно заглотить эти средства, чтобы доказать их неядовитость. Постепенно подобного рода единичные народные инициативы приобрели массовый характер, вылившийся в полноценный бунт.
22 июня (4 июля по н. ст.) 1831 года на Сенной площади, где в ту пору располагалась центральная холерная больница, обезумевшая толпа ворвалась в сие богоугодное заведение и принялась освобождать больных, попутно круша все подряд и выбрасывая в окна не только мебель и лекарства, но и врачей. Добравшись до запасов спирта, бунтари не преминули возможностью подлечиться, и резьбу сорвало окончательно – на Сенной и окрест начались погромы лавок, магазинов, кабаков.
Военный генерал-губернатор столицы, он же глава комитета по предотвращению развития эпидемии Эссен отдал приказ направить на усмирение гвардейские полки, усиленные артиллерией и жандармами. И после того, как те окружили Сенную площадь, на бунтующий народ массированным ударом обрушились пехотный, сапёрный и Измайловский батальоны.
Сразу после того, как войска смогли навести на площади относительный порядок, сюда эффектно въехал сам Государь-император – в открытом ландо и фактически без охраны. Сильный, что и говорить, ход.
Стоя на подножке своего экипажа, Николай I обратился к толпе с речью: успокаивал, стыдил, увещевал. Пламенно высказался в защиту медиков. Недвусмысленно пригрозил смутьянам. По свидетельству очевидца, узрев Государя, народ мгновенно протрезвел и рухнул на колени. Сколько человек пострадало при зачистке площади армией, история умалчивает.
Грозивший перерасти в трагедию бунт был погашен почти в зародыше. 24 июня Эссен ввел в столице военное положение, разделив город на участки, за порядок и спокойствие в которых отвечали конкретные армейские полки. На следующий день его же указом была отменена принудительная госпитализация, а полиция лишилась прежних спецполномочий в части борьбы с холерой. Вся власть перешла в руки военных и медиков.
К августу в столице было отмечено значительное уменьшение случаев первичного заболевания холерой, а в начале ноября столичная "Северная пчела" сообщала своим читателям: "С чувством искреннего удовольствия и благоговейной признательности Всеблагому Провидению, извещаем читателей наших о совершенном прекращении холеры в здешней столице". К тому времени Николай I уже успел смотаться в Москву, где в течение двух недель наблюдал за тем, как обстоят дела по борьбе с холерой там.
Прознав, что в разгар эпидемии в белокаменной Москве регулярно проводятся молебны и многочасовые крестные ходы, император не преминул поинтересоваться у местного митрополита: не опасно ли? В ответ святитель Филарет заверил, что число заболевающих после крестных ходов не больше, а даже несколько меньше, "нежели во дни прежде крестных ходов".
По всему, у нынешней коронавирусной статистики крепкие исторические корни.
Игорь Шушарин,
47news