В ночь на 6-е февраля 1903 года в Петербурге похитили драгоценное убранство иконы Спасителя. "Клюквенники" оказались не при делах, а виновник сам себя казнил.
В половине шестого утра храмовые сторожа Исаакиевского собора заметили, что стекло в киоте, где помещался образ Христа Спасителя, разбито, а икон нет. Тотчас был отправлен гонец в полицию, а в храме заперли все двери и засовы, на случай, если злоумышленник затаился где-то внутри. Тщательный розыск в стенах здания результатов не дал. Разве что сыскался брошенный возле клиросной решетки оскверненный образ, из которого были выдернуты червонного золота оклад и бриллианты. Прибывшая полиция установила, что преступник проник в собор через окно, куда забрался по высоченной поленнице дров. Ни двойные рамы, ни решетка на окне его не остановили. Этим же путем он и ушел. Ведь накануне сторожа банально напились.
Несколько дней спустя газета "Новости дня", сообщая подробности, оценила общую сумму похищенного в 75 тысяч рублей. Позднее размер был снижен до 50. Но дело тут, разумеется, в святотатстве. Располагавшаяся с правой стороны амвона, Святая икона Спасителя (Нерукотворный образ), перед которой молился еще Петр I, была пожертвована собору Александром II.
Эта икона с червонного золота ризой и изображением тернового венца, буквы на коем выполнены из бриллиантов редкого достоинства, изготовлена знаменитым иконником Федотом Протопоповым, личность которого ныне отождествляют со священником Благовещенского собора московского Кремля, иконописцем Феодором Ухтомским. В общем, культовая, в обоих смыслах, вещь.
Подозрение пало на профессиональных клюквенников. В данном случае речь идет об особой категории воров, специализирующихся на кражах из церквей (от уголовного арго "клюква, крюка" - "храм, церковь"). Для этой категории преступников существовало официальное определение святотати.
Человек, ограбивший храм, отлучался от церкви на 15 лет, причем подобная гуманная практика сложилась несколько столетий назад. К примеру, в Соборном Уложении 1649 года кража церковного имущества наказывалась смертью, а имущество вора отдавалось церкви: "А церковных татей казнить смертью же безо всякого милосердия, а животы их отдавати в церковныя татьбы".
Быстро выяснилось, что профессиональные воры - не при делах. По сути, всю сыскную работу за полицейских проделала г-жа Констанская. Сопоставив ряд косвенных фактов, она сдала своего мужа Александра, отношения с кем были не ахти по причине частых мужниных запоев. Последняя размолвка случилась 23 января, после чего муж ушел из дома, неизвестно где обретался, и явился лишь вечером 4-го, попросив приютить на ночь. При супруге имелся небольшой узелок, испачканный кровью. "Не тронь его, там электричество, — предупредил Констанский. — Если удастся мое дело, буду страшно богат, а пока молчи".
Г-жа Констанская, хоть и была малообразованной, но вид мужа, который мало того, что явился неожиданно, так еще и вопреки обыкновению - трезвым, показался ей подозрительным. Утром супруг занял у нее 1 руб. 70 коп. и уехал на родину, в Новгородскую губернию. К тому моменту весть о краже облетела столицу, и она заявила.
Срочно командированный в деревню чин столичной сыскной полиции действительно обнаружил Констанского в родительском доме. Отконвоированный в Петербург, сознался не сразу. Но в конечном итоге дал признательные показания. С его слов, кражу он задумал совершить давно, но долго не решался, ощущая "непонятное волнение". Несколько раз он заходил в храм, приглядывался, прислушивался, узнал, что сторожа по ночам спят. Затем купил аршин черного коленкора, чтобы завесить разбитое окно. Бриллианты, выломанные с лика Спасителя, завернул в узелок, а сам венчик разрубил на мелкие кусочки и положил в отдельный пакетик. По приезду на родину похищенное спрятал в подполе. Вторично посланные в Орелье сыскари вскрыли тайник — все, до единого камушка, оказались в наличии.
Будем знакомы: Констанский Александр Павлович, 1861 г.р. Сын священника. Типичный представитель тогдашнего офисного планктона. Работал в театральной дирекции, затем писарем в канцелярии, чертежником в частной столичной конторе. Нигде подолгу не уживался по причине пьянства. (Кстати, один брат Констанского умер от пьянства, другой покончил с собой в припадке белой горячки). Как заявил один из свидетелей, характеризуя личность Констанского, "не в кого ему быть нормальным" За долгим судебным процессом с интересом следила охочая до таких историй публика, под конец проникшись жалостью к потомственному забулдыге. Когда суд приговорил преступника к 6 годам каторжных работ, свой приговор он выслушал безучастно, зато дамы в зале рыдали.
До Сахалинской каторги Констанский добрался лишь под занавес 1903 года. А уже в конце января 1904-го началась Русско-японская война. Наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев отдал распоряжение начать формирование т. н. вольных дружин "из лиц свободного состояния, ссыльных поселенцев... из состава каторги". Привлеченное "высочайше дарованными льготами" население Сахалина охотно записывалось в дружины, и в течение 1904 года сформировали 8 таких дружин общей численностью 1338 человек.
По донесению военного губернатора острова, половина дружин состояла из ссыльнокаторжных, а другая — из ссыльнопоселенцев и частью из каторжников. 7 июля 1905 года началась последняя крупная операция той войны — японское вторжение на Сахалин, в ходе которого японской дивизии численностью 14 тыс. человек противостояло около 6 тыс. русских. (Подробнее об этой истории Сахалина можно прочесть в романе Валентина Пикуля "Каторга"). В рядах добровольцев-каторжан сражался с японцами и Александр Констанский.
За проявленную "беспримерную храбрость" он выслужил медаль, по окончании войны был помилован и получил дозволение поселиться в Новгородской губернии. Вернувшись на родину совсем другим человеком, он повел благонравный образ жизни и даже время от времени пописывал в местных газетах. Но.
"Несчастным я родился и несчастным умру", — напророчествовал Констанский, признавая себя виновным в краже из Исаакиевского собора. Пророчество сбылось. 8 июля 1910 года, в Новгороде, он покончил с собой "в мертвой петле", вздернувшись в снимаемой под наем квартире доходного дома. В предсмертной записке сообщил, что уходит из жизни добровольно, устав носить в душе тяжкий груз совершенного им святотатства.
На Руси святотатей хоронили отдельно, вместе с самоубийцами. Так что у Констанского обнаружились сразу две причины быть погребенным "за кладбищенской оградой".